Жорж Санд - Волынщики [современная орфография]
В эту минуту к нам подошла Брюлета; она слышала весь наш разговор. Не привыкнув слышать о себе такие речи, но довольная тем, что узнала, наконец, настоящую причину поступков Гюриеля, она села подле Теренции и взяла ее за руки с видом сострадания и в то же время упрека. Теренция успокоилась несколько и сказала ей более кротким голосом:
— Простите, Брюлета, если я вас огорчила. Но я, право, не буду раскаиваться в своих словах, если они подействуют на вас к лучшему. Сознайтесь, что вы лукавили и поступали жестоко. Не знаю, может быть, в вашей стране вошло в обычай стараться привлечь к себе с намерением оттолкнуть потом, а я, бедная, дикая девушка, считаю ложь преступлением и не понимаю таких уловок… Пора вам открыть глаза и увидеть зло, которое вы причиняете. Я не говорю о моем брате: он человек сильный и мужественный и так любим девушками, которые, поверьте мне, нисколько не хуже вас, что утешится, надеюсь. Но пожалейте бедного Жозефа. Ведь вы не знаете его, хоть и выросли с ним вместе. Вы всегда считали его глупеньким, тогда как он великий умница. Вы думали, что он холоден и равнодушен, между тем как его сердце сохнет от печали, которая доказывает совершенно противоположное. Но бедняжка так слаб телом, что не перенесет горя, если вы его обманете. Наградите же его по заслугам — вашим сердцем. Теперь я умоляю вас, а если он умрет, я буду вас проклинать.
— И вы в самом деле думаете то, что говорите, бедная Теренция? — отвечала Брюлета, смотря ей прямо в глаза. — Коли сказать вам всю правду, то мне кажется, что вы сами любите Жозефа и что я совершенно против воли возбуждаю в вас ревность, которая и заставляет вас винить меня во всем… Душенька моя, вы ошибаетесь. Посмотрите хорошенько, и вы увидите, что я вовсе не хочу влюбить в себя бедного парня. Я никогда и не думала об этом и от души сожалею, что он полюбил меня. Я готова всячески помогать вам вылечить его, и если бы я прежде знала то, что вы теперь обнаружили передо мной, то ни за что на свете не пришла бы сюда, хоть ваш брат и уверял меня, что мое присутствие здесь необходимо.
— За кого же вы считаете меня, — сказала Теренция, — если думаете, что, любя Жозефа так, как вы полагаете, я могу унизиться до того, чтобы ревновать его к вашим прелестям? Я люблю его такой любовью, которой мне нечего скрывать и стыдиться. В противном случае, во мне, надеюсь, достало бы хоть настолько гордости, чтобы не показать виду, что я вам завидую… Моя дружба к нему так чиста, что скрывать мне нечего, и я смело стану защищать его против ваших сетей. Полюбите его так же искренно, как я, и тогда я не только не буду на вас сердиться, но даже полюблю вас и стану уважать. Я признаю права вашей старой дружбы. Я новый друг Жозефу, и буду помогать увести его отсюда, но только с тем условием, что он будет вашим мужем и единственным другом. Иначе вы найдете во мне врага открытого и беспощадного. Да, про меня никто не скажет, что я люблю бедного Жозе и ухаживала за ним во время болезни для того только, чтобы деревенская кокетка убила его на моих глазах!
— Довольно! — сказала Брюлета, у которой опять зашевелилась гордость. — Я все более и более вижу, что вы влюблены и ревнуете. И чудесно, я могу теперь уйти и оставить Жозе на ваше попечение. Что ваша привязанность искренна и чиста, я в том нисколько не сомневаюсь: мне нет надобности сердиться и быть несправедливой, как вы. Меня удивляет только то, что вы сами желаете, чтобы я осталась и казалась вашим другом. Тут кончается ваша искренность, и мне приходится просить вас сказать нам причину такого странного желания, иначе я не исполню его.
— Причина должна быть вам известна, — отвечала Теренция, — если вы употребляете разные обидные слова, чтобы унизить меня. Вы сейчас сказали, что я влюблена и ревную. Если вы так понимаете доброту и силу моей привязанности к Жозефу, то, без сомнения, и ему постараетесь навязать такие же мысли, и вместо того, чтобы уважать меня и быть мне благодарным, Жозе сочтет себя вправе презирать меня и издеваться надо мною.
У Брюлеты ум был верный и сердце предоброе, и она не могла не уважить гордости лесной девушки.
— Вы правы, Теренция, — сказала она, — я должна помочь вам сохранить вашу тайну и сделаю все, что могу. Не смею сказать, что употреблю всю свою власть на Жозефа в вашу пользу: вы слишком спесивы и могли бы обидеться этим. Понимаю также, что вы никогда не захотите принять от меня его дружбу как милость. Но будьте же справедливы, подумайте хорошенько и дайте мне совет. Я скромнее и тише вас, и прошу его у вас для успокоения своей совести.
— Говорите, я слушаю вас, — отвечала Теренция, успокоенная покорностью и разумом Брюлеты.
— Прежде всего, я должна вам сказать, — продолжала Брюлета, — что никогда не любила Жозефа и, если это может быть полезно, то я скажу вам даже, почему.
— Скажите, я хочу знать непременно! — вскричала Теренция.
— Потому, — сказала Брюлета, — что он не любил меня так, как я бы хотела быть любимой. Я знаю Жозефа с самых ранних лет. До прихода к вам он никогда не был любезен и жил постоянно сам в себе, так что я считала его эгоистом. Теперь он, может быть, и изменился к лучшему, но после нашего вчерашнего разговора я более чем когда-нибудь убеждена в том, что нашла в его сердце соперницу, против которой не могла бы никак устоять, и эта соперница, поверьте мне, Теренция — музыка.
— Мне и самой приходило это иногда в голову, — сказала Теренция, подумав несколько и принимая спокойный вид. Видно, она, голубушка, желала лучше быть соперницей музыки в сердце Жозефа, нежели красотки Брюлеты.
— Жозеф, — продолжала она, — очень часто бывает в таком состоянии, в каком мне случалось иногда видеть батюшку. Для них играть на волынке такое удовольствие, что все уж остальное им просто нипочем. Но при всем том у батюшки такое доброе, любящее сердце, что я не ревную его к музыке.
— Дай Бог, Теренция, — сказала Брюлета, — чтобы Жозеф походил на него и был так же достоин вас.
— Меня? — повторила Теренция. — Почему же непременно меня, а не вас? Бог свидетель, я вовсе не думаю о себе, когда молюсь и тружусь для Жозефа. Поверьте мне, Брюлета, меня мало занимает моя судьба и я, право, не понимаю, как можно еще тут думать о себе, когда любишь кого-нибудь.
— Я вижу, милая Теренция, — сказала Брюлета, — что перед вами никуда не гожусь. Я, признаться, всегда и во всем хоть несколько, да подумаю о себе, и даже много там, где дело идет о счастии всей жизни. Может быть, вы и в самом деле любите Жозефа не так, как мне кажется, но, во всяком случае, прошу вас сказать мне, как я должна вести себя с ним. Мне что-то не верится, что я могла нанести ему смертельный удар, отняв у него всякую надежду. Но он болен, действительно болен, и потому я должна поступать с ним осторожно. А то, что моя дружба к нему велика и чистосердечна, и что я вовсе не такая ветреница, как вы думаете, вы можете видеть вот из чего. Если бы у меня было пятьдесят поклонников в деревне, то, сами подумайте, что мне было бы за охота и удовольствие прийти сюда, в дикий лес, и расставлять сети самому скромному и незавидному из них? Мне кажется, напротив, я потому уж только заслуживаю ваше уважение, что умею при случае покинуть веселую компанию и прийти на помощь бедному товарищу, вспомнившему обо мне во время болезни.
Теренция почувствовала, наконец, свою несправедливость и бросилась на шею к Брюлете. Она не просила у нее извинения, а только ласкала и слезами выражала свое искреннее раскаяние.
В таком положении были они, когда в конце аллеи показался Гюриель верхом на маленькой лошадке, сопровождаемый мулами и с собаками впереди.
Гюриель зашел проститься к нам. На его лице не было и тени печали, и он вовсе не походил на человека, который надеется бегством излечиться от погибельной страсти. Он был, напротив, так весел и доволен, что Брюлета подумала, что Теренция поместила его в число ее поклонников только для того, чтобы оправдать как-нибудь свою досаду.
Брюлета пробовала даже заставить его сказать настоящую причину его ухода. И когда он сказал, что у него спешное дело, а Теренция со своей стороны объявила, что он говорит неправду и начала просить его остаться, она рассердилась на его твердость и стала упрекать его в том, что он скучает в обществе берришонцев. Он предоставил ей смеяться и не хотел изменить своего намерения. Брюлета, наконец, не на шутку разобиделась и сказала ему:
— Так как мы с вами больше никогда, может быть, не увидимся, то вам не мешало бы возвратить мне вещицу, которая не принадлежит вам, а по-прежнему болтается у вас на ушах.
— Вот те на! А я думал, что она принадлежат мне так же, как мое ухо принадлежит моей голове: вещь эту подарила мне сестра.
— Ваша сестра не могла подарить вам того, что принадлежит мне и Жозефу.
— Сестра моя точно так же причащалась, как и вы, Брюлета, и когда я возвратил вашу вещицу Жозефу, она подарила мне свою. Спросите у нее, правду ли я говорю.
